Об американской системе правосудия

[sted_ats_02]

08.11.2012

Криминальное чтиво

Бесстрашный полицейский, невозмутимый судья, энергичный адвокат, лютый прокурор, мудрые присяжные, комфортабельная тюрьма, величественный электрический стул — все мы смотрели фильмы про лучшее в мире американское правосудие. С альтернативной версией тоже знакомы: США — полицейское государство, местные тюрьмы переполнены, а справедливость — такой же товар, как и все остальное, и горе тому, у кого не хватит денег. «Русский репортер» отбросил оба мифа и решил изучить систему правосудия США при помощи наших соотечественников, которые в ней работают. Выяснилось: мы совсем не знаем эту страну

Линн, белая женщина неопределенного возраста, без ума влюбленная в алкоголь, пересекает границу между волей и тюрьмой в наручниках на заднем сиденье полицейской машины. Помощник шерифа ведет ее к двери в приемное отделение, дверь открывается перед ними сама. В тюрьме города Сакраменто на дверях нет замков, а в лифтах — кнопок. Двери сами знают, кого куда пускать, а лифты — кому куда ехать. Создается ощущение, что здание тюрьмы — живой организм, который может тебя съесть, а может выплюнуть.

Лишение свободы

Пока коп колдует над компьютером, оформляя арест, Линн сидит на жесткой деревянной скамье под антитуберкулезными синими лампами и материт всех на свете — начиная с меня и заканчивая президентом Соединенных Штатов. Изо рта у нее шрапнелью брызжет слюна, поэтому в конце концов ей на голову надевают сетку и Линн становится похожа на одуванчик. После медосмотра она попадает в руки миниатюрной надзирательницы с гламурными розовыми наручниками на бедре. Дополнительный обыск, и по тюремному коридору ее ведут в комнату для собеседования. Навстречу под конвоем следует толпа мужиков в тюремных робах. Руки у всех глубоко в штанах в области причинного места — такое впечатление, что готовится акт коллективного эксгибиционизма.

— Чего это они? — спрашиваю я надзирательницу с гламурными наручниками.

— Во время конвоирования руки у заключенного должны быть в штанах, — без тени иронии отвечает женщина. — Если они их оттуда вынимают, это расценивается как акт агрессии, реакция — соответствующая.

В комнате для собеседования офицер ставит в документах Линн галочку напротив слова other. Это означает, что она не принадлежит ни к какой преступной группировке — ни к bloods, ни к crips, ни к северным, ни к южным. На вопрос о криминальном статусе тут все отвечают честно: угодить в отделение, где обитают представители «конкурирующей конторы», — стопроцентная смерть. Американский криминальный мир будет пожестче российского: у нас тюрьма примиряет враждующие группировки, здесь же война не знает границ.

Самое неприятное в американской тюрьме — то, что в нее очень легко попасть. В отделениях полиции нет «обезьянников», все задержанные прямиком попадают сюда. Впрочем, угодив в американскую тюрьму, из нее можно тут же выйти. У дежурного офицера есть список с ориентировочным размером залога почти за любое преступление, и в большинстве случаев это несколько сотен или тысяч долларов. Не согласен с суммой — оспаривай в суде, который состоится в течение двух суток после ареста, а пока сиди здесь. Нет денег — иди в предварительную камеру, где есть бесплатный телефон и все стены обклеены рекламой фирм, которые готовы внести за тебя залог под комиссию в 10%.

Денег у Линн, конечно, нет, но и камера с телефоном не спасет. Залоговые фирмы тоже абы кому денег не дают, особенно людям с таким досье, как у нее: одних только ордеров на арест семь штук. Впрочем, криминальная история у Линн хоть и длинная, но бестолковая: пьянки, драки, неявки в суд, нарушение режима условного наказания.

Сегодня она загремела в тюрьму и вовсе по-идиотски: упала по пьяни с велосипеда, рассыпала по асфальту барахло — мимо проезжал полицейский, увидел среди вещей ружейный приклад. Приклад оказался игрушечным, но в ходе проверки выяснилось, что на тетке давно висит ордер на арест. Велосипед, кстати, прикольный: выкрашен золотой краской, на руле торчит пластмассовая розочка. Видно, что женщина ищет чего-то большого и светлого, а вокруг все маленькое и темное.

Линн ведут в раздевалку, облачают в робу. Женщинам в тюрьме Сакраменто положен наряд в оранжево-белую полосочку, мужикам — просто оранжевая роба, без полосочки, а в черную робу одевают сексуальные меньшинства, бывших сотрудников правоохранительных органов и насильников: список «нехороших людей» у американского криминального мира несильно отличается от нашего.

— А что это у вас за двери такие — красная, синяя и обыкновенная?

— В красную уходят bloods, в синюю — crips, в обыкновенную — остальные. Раньше мы просто говорили: «Кровавые направо, калеки налево». Но многие из них даже не в состоянии отличить, где право, где лево, поэтому для ясности двери пришлось покрасить.

Городская тюрьма Сакраменто — это девять этажей, из которых шесть заняты арестантами. Одни сидят здесь как в нашем СИЗО: ждут приговора, другие отбывают небольшие сроки, меньше года. Для более серьезных наказаний предназначены колонии, впрочем, режим там помягче, чем здесь.

Нас привели в блок, где обитают others мужского пола традиционной ориентации. День тут начинается в пять утра, свет выключают в одиннадцать вечера. Но режима как такового нет: хочешь — вставай на завтрак, хочешь — дрыхни хоть весь день. Устройство блока чем-то напоминает арену цирка, только вместо трибун — двери камер (пять квадратных метров на двух человек), а там, где арена, — место для ежедневных прогулок. На «арене» сидит охранник в бронебудке с окошечком. На стекле надпись: «Не ныть!»

— Господин полицейский, у нас в России два писателя, Ильф и Петров, в 30-е годы прошлого века съездили в Америку и написали книгу. В тюрьму их тоже сводили, и они там спросили у директора, пытаются ли здесь преступников исправлять. Он им ответил: «Нет, наша задача — всего лишь их наказать». А вы сейчас как бы ответили на этот вопрос?

— Точно так же.

Охрана общественного порядка

Человека, который арестовал женщину на позолоченном велосипеде, зовут Виталий Прокопчук, он помощник шерифа, патрулирует улицы района Ранчо Кардова четыре дня в неделю. Каждый рабочий день он встает в полтретьего ночи, завтракает, садится на велосипед, едет в отделение, принимает душ, пьет кофе и в 6.30 — бодрячком на оперативном совещании.

— Виталий, а что будет, если ты опоздаешь?

— Самое легкое наказание — на следующий день приготовить для всех сотрудников завтрак. Но в моем случае, наверное, все так удивятся, что на первый раз простят.

По сравнению с оперативкой в американском полицейском участке планерка в «Русском репортере» — ассамблея ООН. За 15 минут полицейские успели обсудить погоду, зачитать благодарственное письмо от жителей улицы Прыжок Лягушки, самим себе поаплодировать и выслушать рассказ предыдущей смены про самое серьезное происшествие минувшей ночи. Бойцовая собачка одного гражданина забежала на территорию соседа и стала там не очень дружелюбно себя вести. Сосед огорчился и полоснул собачку ножом по горлу. Собачка умерла, ее хозяин вызвал полицию. Выслушав этот триллер, участники совещания сделали сочувственные лица, обменялись аналогичными историями из своей практики, немного постебались на тему «собака — друг человека», в меру цинично похихикали — и на этом совещание закончилось.

Офицер ставит в документах линн галочку напротив others. она не принадлежит ни к какой группировке — ни к bloods, ни к crips, ни к северным, ни к южным

— Виталий, а как же оперативная обстановка, ценные указания начальства?

— Зачем? Обстановка у каждого в компьютере, а указания — в голове.

Идем в оружейную комнату. Здесь Прокопчук берет под запись бронежилет, помповое ружье, винтовку, электрошокер, наручники и мобильный телефон.

— У нас нет такого, как в России, — предупредительный выстрел в воздух, — заряжая винтовку, говорит он. — Мы уж если достаем огнестрельное оружие, то сразу стреляем на поражение — два в грудь, один в голову.

— А у нас тут недавно одни веселые ребята гуляли свадьбу в центре Москвы, палили в воздух из травмата, и их всего лишь оштрафовали. Все возмутились, даже премьер-министр: он сказал, что в Нью-Йорке по ним бы сразу открыли огонь на поражение.

— Не, сначала мы бы попытались их задержать, но очень жестко, как уголовных преступников. А вот если бы они стали сопротивляться, тогда да — два в грудь, один в голову.

Окраины города Сакраменто похожи на окраины Краснодара. Особенно ночью, когда видны только очертания домов. Тот же квадратно-гнездовой станичный уклад пространства, той же высоты строения, такие же серые деревянные заборы, а местами та же южнорусская речь: десятую часть миллионного населения города составляют выходцы из СССР — в основном протестанты, эмигрировавшие по религиозному признаку. Район Ранчо Кардова имеет репутацию неспокойного, скучно тут не бывает. Вот и сейчас не проходит и часа, как поступает сигнал о том, что какой-то милый человек бегает по дому с молотком и грозится убить всех, до кого дотянется. На более спокойные вызовы Виталий едет не торопясь, тормозя возле всех стоп-линий, но если есть непосредственная угроза жизни человека, он обязан врубить мигалку, сирену, залезть на встречку, визжать резиной — в общем, все как в кино.

Когда мы прибываем на место, там уже пять машин. Американские полицейские, в отличие от наших, даже по менее значительным поводам слетаются на место ЧП, как коршуны, чтобы моментально создать подавляющее преимущество. Чаще всего этого бывает достаточно, чтобы преступник не дурил и сдался властям. Именно так произошло и на этот раз. Увидев перед собой сразу пять электрошокеров, молодой наркоман, которому родственники отказали в деньгах на дозу, моментально справился с волнением, бросил молоток, дал нацепить себе наручники и с каким-то даже облегчением проследовал в полицейскую машину.

Про машину надо сказать отдельно. Машина — это главный элемент американской полицейской системы, ее молекула ДНК. После трех дней патрулирования нам стало совершенно очевидно, что реформу МВД в России надо было начинать именно с выпуска специализированного полицейского автомобиля.

В России патрульная машина отличается от гражданской только мигалкой и раскраской. Американский же полицейский «форд» — это продуманный до мелочей аппарат, задача которого — не только хорошо ездить. Несмотря на элегантный вид, он бронирован, открытая дверь превращается во что-то вроде окопа. Заднее сиденье из жесткого пластика оборудовано для задержанного, отсечено от водителя решеткой, двери изнутри не открываются. Машина снабжена видеорегистратором, который включается автоматически вместе с мигалкой, а также при ДТП и превышении скорости 90 миль в час. Можно включить его и кнопкой, причем в этом случае камера сохранит события, произошедшие в предшествующие включению полминуты, — на тот случай, если полицейский не успел зафиксировать правонарушение. Помимо основных фар автомобиль оборудован дополнительным мощным источником света, которым в ночное время можно дезориентировать преступника.

Но главное в патрульной машине — это ее «мозги». Справа от руля у каждого полицейского закреплен компьютер в надежном железном панцире. В нем есть все: связь с диспетчером, GPS-навигация, точка очередного происшествия, данные о перемещениях других патрульных машин и все необходимые базы данных. Такой процедуры, как доставка задержанного в отделение «для выяснения», тут просто не существует: все выясняется на месте, вплоть до криминального досье гражданина.

Но и это не самое главное. Прямо из машины данные об очередном правонарушении разлетаются по всей правоохранительной системе штата: в департамент полиции, в суд, в прокуратуру, в тюрьму. При мне Виталий за полминуты назначает дату суда очередному нарушителю. Как только полицейский нажимает enter, решать вопрос через его голову где-то в других инстанциях бессмысленно: слишком много людей вовлечено в процесс, всех не коррумпируешь.

— А какие у тебя карьерные перспективы? — спрашиваю я Прокопчука.

— В смысле?

— Ну, ты что, так и собираешься всю жизнь в пэпээсниках ходить? Неужели не хочется дорасти хотя бы до следователя?

Чтобы Прокопчук понял вопрос, приходится объяснять ему отечественные реалии. Реакция — улыбка. В американской системе правосудия следователь (если только он не из убойного отдела) — это мелкий клерк, сортировщик рапортов, работа которого предельно скучна. В американской системе вообще нет понятия «шить дело»: полицейские не занимаются беллетристикой, не пишут сюжет преступления, не описывают его мотивы. В суд попадают голые факты, улики, свидетельства, которые прокурор трактует как достаточные для вынесения обвинительного приговора, а адвокат — как недостаточные.

Но 90% работы полиции делают рядовые полицейские, из обычной патрульной машины. Поэтому на эту должность в одном только Сакраменто очередь — пять тысяч человек, и даже начальник департамента иногда говорит: «Да гори оно все огнем», — садится в полицейский «форд» и с наслаждением патрулирует улицы.

Работа с личным составом

Виталий — это «мистер добропорядочность»: за 13 лет службы в полиции ни одного нарекания. Сильный, немного долговязый, непьющий, религиозный, все время говорит «значить» и напоминает Пьера Безухова, но когда надо — решительный и суровый. Эмигрировал из Херсонской области сразу после школы вместе с родителями и десятью братьями-сестрами. Выбор профессии аргументирует так: «Не люблю сидеть в коробочке», — имея в виду под «коробочкой» местный русскоязычный мирок.

Заезжаем на обед в участок. Дежурная часть выглядит очень забавно: с обращениями граждан работают практически одни старички и старушки, причем вовсе не полицейского происхождения. Работают бесплатно, просто потому что скучно дома сидеть. Эффект — не только экономия, но и паблисити, потому что у старичков и старушек длинные языки и они потом всем рассказывают, как полиция их бережет.

— Формально условие для поступления в полицейскую академию всего одно — гражданство США, и учеба длится всего полгода, — рассказывает про свою карьеру Прокопчук. — Но за это время тебя там так прессуют, что до работы добирается одна треть. На экзаменах никаких поблажек: три пересдачи — и все, привет. Но главное — специальная команда проверяет твое прошлое так, что узнают даже то, что ты сам про себя не знаешь. Опрашивают родственников, соседей, особенно интересуются твоими финансами, потому что если у человека в финансах бардак — как ему доверять оружие? Потом тебе дают 200 вопросов, где есть все, вплоть до сексуальных предпочтений. Ты заполняешь анкету, и не дай бог где-то соврал. Американцы вообще страшно не любят, когда врут. Они готовы простить любой грех, кроме самых смертных, но вранье — никогда. Потом еще детектор лжи и полтора года испытательного срока, во время которого тебя могут уволить за любую мелочь.

Окраины города Сакраменто похожи на окраины Краснодара. особенно темной ночью. Тот же квадратно-гнездовой станичный уклад

— И ради какой зарплаты все эти мучения?

— Ну, вот смотри, — Виталий достает из бардачка квитанцию. — На сегодня, на 22 октября, с начала года мне начислено 51 580 долларов, это уже за вычетом налогов и со всеми надбавками за выслугу.

— По американским меркам негусто.

— Плюс хорошая медицинская страховка. Плюс большой отпуск. Три выходных в неделю, пенсия в 50 лет, уважение окружающих. Понимаешь, доход — он ведь выражается не только в количестве долларов. Я имею возможность жить стабильной, предсказуемой, интересной и осмысленной жизнью — в Америке это самое главное.

— И что, у вас в департаменте одни ангелы работают?

— Ну, почему ангелы. Вот недавно уволили двоих. За вождение в пьяном виде. Потеряли все, вплоть до пенсии. Но их никому даже жалко не было. Это ж до какого состояния надо было напиться, чтобы даже коллегам не позвонить! Мы ведь всегда друг друга подвозим, если кто в выходной перебрал. В общем, сами виноваты.

Снова вызов: какой-то парень утверждает, что вот прямо сейчас возле его дома знакомая девица очень желает самоубиться. Девица действительно сидит на траве перед калиткой, плачет, бьется в истерике. Типичная история про суку-любовь — вот уже полгода как парень с ней расстался, а она его продолжает донимать: люблю, хочу, жить не могу. Грозные полицейские тут же превратились в плюшевых медвежат, сочувственно завздыхали и потихоньку-полегоньку спровадили девицу в ее серебристый «мерседес», а парню посоветовали обратиться в суд с требованием наложить на бывшую возлюбленную restraining order.

Как перевести это словосочетание на русский, не совсем понятно, в российской действительности такого понятия просто нет. Restraining order — это когда одного человека на определенный срок лишают права контактировать с другим. Он не должен подходить к нему ближе, чем на 100 футов, он не имеет права звонить, писать письма, троллить его в соцсетях. Причем нарушение этой меры — серьезное уголовное преступление. Мера на самом деле очень эффективная. Виталий сначала даже не верит, что в России такого нет. Как же тогда разруливать тысячи мелких бытовых стычек? Ждать, когда конфликт дорастет до более серьезного преступления?

Виталий — это «мистер добро­порядочность»: немного долговязый, все время говорит «значить»

— Виталий, а почему на некоторых машинах написано «шериф», а на некоторых — просто «полиция»?

— Полиция — это городские, а мы — окружные.

— А чего они такие грустные?

— Не знаю, — смеется Виталий. — Может, потому что им начальника мэр назначает, а шериф — лицо выборное, его даже Обама уволить не может, его могут только люди переизбрать. Это, кстати, очень сильно чувствуется на практике. Бывает, задерживаем какого-нибудь пижона, а он начинает козырять: «Да я из администрации!» Тогда городские нам говорят: «Давайте-ка лучше вы его оформляйте, зачем нам проблемы?»

Дух и буква

Еще одно слово, которое не имеет в русском языке адекватного перевода, — record. Досье, репутация, криминальная биография — это все не то. Как человек на 80% состоит из воды, так гражданин США — это прежде всего его record.

— Виталий, а чего ты не остановил вон того на «ниссане», он же явно нарушал скоростной режим? — Мы едем по шоссе, сопоставляя данные спидометра со скоростью соседних автомобилей.

— Он сам скорректировал свое поведение.

— И что?

— Слушай, моя задача — не нарушения коллекционировать, а порядок поддерживать. У меня нет плана по оштрафованным, зачем мне терроризировать население? Ну, отвлекся человек, с кем не бывает. Ты же видел — я пробил его по компьютеру, у человека чистый record, передо мной добропорядочный гражданин. Вот если бы у него уже было несколько таких нарушений, я бы его остановил по полной программе.

Record — это мера добропорядочности, главный инструмент контроля в американском обществе. Отношения между государством и человеком здесь напоминают контракт между банком и заемщиком. По факту рождения каждый получает безграничный кредит доверия. Человеку верят на слово, человека несильно наказывают, но дальше все зависит от того, как он этим кредитом распорядится. Если ты злостно косячишь, то твоя процентная ставка ответственности начинает очень резво расти, с тебя спрашивают уже строже, и в какой-то момент ты попадаешь в зону нулевой терпимости, а затем и в положение unforgiven. За одно и то же вождение в пьяном виде (здесь это уголовное преступление) можно в первый раз получить штраф в 1000 долларов и лишение прав на полгода с пересдачей, а в третий — 10 лет лишения свободы. За одно и то же причинение телесных повреждений можно в первый раз огрести год условно, а в третий — пожизненное.

— Я приехал сюда, когда мне было 11 лет, — рассказывает Владимир Котяков, протестантский капеллан, работающий в тюрьмах Калифорнии. — Пока родители обустраивались, попал в дурную компанию, кончилось все это тем, что в школе у меня нашли пистолет. В России все думают, что здесь у каждого в кармане кольт, но это не так. Получить право на ношение оружия очень сложно, а нелегальное ношение оружия — серьезное преступление. На родине я бы сразу пошел по малолетке года на три как минимум. В Америке мне дали испытательный срок. Я выводов не сделал. Следующим моим преступлением стала попытка угона машины и драка с применением ножниц. Отсидел в тюрьме два дня до суда — дали условно. Представь, что бы со мной было за все это у нас. А здесь система дает шанс, особенно молодым и безмозглым. Но если уж ты этим шансом не воспользовался — все, тебе конец. Слышал про систему трех страйков?

Действительно, устойчивая российская традиция — ломать жизнь за первое же мелкое преступление. Но теоретически ты можешь сходить в тюрьму десять раз, а потом вдруг получить озарение и стать добропорядочным гражданином. В США это невозможно ни при каких обстоятельствах. Американская система по-своему гуманна, только она гуманна поначалу и безжалостна в конце. В большинстве штатов с 90-х годов прошлого века практикуется так называемый закон трех ударов (three strikes law). Этот термин заимствован из бейсбола, где отбивающий, пропустивший три удара, выбывает из игры. Система мыслит так: мы даем человеку два шанса, наказываем его несильно, но если он не понял по-хорошему, то будет по-плохому — мы его просто вычеркиваем из списка живых, изолируем от общества.

Такая прогрессивная шкала законообложения в последнее время стала предметом ожесточенных споров среди политиков. Многие считают, что она толпами загоняет людей в тюрьмы и именно из-за нее США — первая в мире страна по количеству зэков на душу населения (вторая — Россия). Другие считают, что такая разнородная страна, как Соединенные Штаты, не выживет без жесткой полицейской логики, а бессистемная гуманность — дорога к катастрофе.

Так или иначе, закон трех ударов действительно привел к тому, что в той же Калифорнии тюрьмы переполнены вдвое по сравнению со своей «проектной мощностью». Ситуацию усугубляет тот факт, что уголовщиной в США считаются многие проступки, которые в большинстве других стран так не расцениваются. Например, перепродажа или даже дарение лекарств, купленных по рецепту. Или неявка по повестке в присяжные. Или то же вождение в пьяном виде, или нарушение restraining order.

Уголовным преступлением является угроза и так называемое battery, которое точнее всего перевести как «рукоприкладство», не обязательно с причинением вреда здоровью: схватить женщину за задницу — это тоже battery. Даже странно, что в США не являются преступлением клевета и оскорбление: здесь вообще можно обзывать как угодно кого угодно, даже полицейского. Но кто первый поднял руку — тот и преступник. Это, кстати, практически безотказная ловушка для наших соотечественников, для которых дать в морду в ответ на оскорбление — дело чести.

За испорченный record карает не только государство, но и общество, причем карает немилосердно. Человека, который заслуженно попал в тюрьму даже на небольшой срок, скорее всего, уже никогда не возьмут на приличную работу, а если она у него уже есть — выгонят. Государство хотя бы дает тебе шанс, общество же расправляется сразу, оно просто помещает тебя в другую страту без права на возвращение.

Америка так устроена, что чем больше нарушаешь правила, тем ниже ты опускаешься по социальной лестнице, а чем выше ты по ней поднимаешься, тем больше боишься накосячить. Record становится инструментом деления людей на классы, успешным и богатым становится не тот, у кого острее зубы, а тот, у кого крепче нервы и чище помыслы. Америка по-прежнему страна больших возможностей, но с каких-то пор появилась маленькая поправка: возможность каждому дается только одна. Это касается не только системы правосудия, но и, например, карьеры. Здесь почти невозможно выучиться на химика, а потом стать юристом. Жизнь человека похожа на поезд, который отправляется только один раз, и пересадок больше не будет.

* * *
— Понимаешь, в американской системе правосудия есть еще одно ключевое слово, которое никто не произносит, но оно у всех в головах.

— Какое?

— Баланс. Равновесие. Здесь очень не любят перекосов в чью-либо сторону, даже если эта сторона права. У американцев в головах сидит этот инстинкт — что ни у кого не должно быть полноты власти, даже если эта полнота законна и заслуженна. Здесь все чтут Конституцию, потому что она защищает человека от государства. Но законы — это объект постоянного переосмысления в соответствии с доводами здравого смысла. Причем происходит это не в коридорах власти, а в судах. Каждый день.

— Это что ж получается — Америка живет по понятиям?

— В каком-то смысле да. В том смысле, что понятия — это от слова «понятно».

Comments

[elesika73.livejournal.com]

Они готовы простить любой грех, кроме самых смертных, но вранье — никогда" Значит, я американка)
Российский обыватель знает Америку по Задорнову, а значит у него искаженное мнение об это стране, что вредит не Америке, а россиянам((((

[sted-ats-02.livejournal.com]

Не обязательно быть американцем, чтобы больше всего ценить такое человеческое качество как "не врать". Просто вранье, как мне кажется, это своеобразная черта, присущая "восточному менталитету", и, к сожалению, Россия (то есть люди, живущие здесь независмо от их этнической принадлежности, то есть национальности) все больше и больше прврещается в азиаткое государство в худшем смысле этого слова.